Стихи русских и зарубежных поэтов

Потеха! Рокочет труба,
Кривляются белые рожи,
И видит на флаге прохожий
Огромную надпись: «Судьба».
Палатка. Разбросаны карты.
Гадалка, смуглее июльского дня,
Бормочет, монетой звеня,
Слова слаще звуков Моцарта.
Кругом — возрастающий крик,
Свистки и нечистые речи,
И ярмарки гулу — далече
В полях отвечает зеленый двойник.
В палатке всё шепчет и шепчет,
И скоро сливаются звуки,
И быстрые смуглые руки
Впиваются крепче и крепче…
Гаданье! Мгновенье! Мечта!..
И, быстро поднявшись, презрительным жестом
Встряхнула одеждой над проклятым местом,
Гадает… и шепчут уста.
И вновь завывает труба,
И в памяти пыльной взвиваются речи,
И руки… и плечи…
И быстрая надпись: «Судьба»!

Июль 1905

Просохшая земля! Прижаться к ней,
Бессолнечную смену мертвых дней
Ясней позабывать и холодней!

О, твердая земля, родная мать!
Научишь мудро, просто понимать.
Отвыкнет бедная душа хромать.

Как сладок дух проснувшейся травы,
Как старые ручьи опять новы,
Какой покой с высокой синевы!

Раскиньтесь, руки, по земле крестом!
Подумать: в этом мире, в мире том
Спасемся мы Воскреснувшим Христом!

Кто грудь земли слезами оросил,
Кто мать свою о помощи просил,
Исполнится неистощимых сил.

1916

Проходит день, и ночь проходит,
Ни сна, ни грез. в ночи немой,
И утро новый день приводит —
Такой же скучный и пустой.
И то же небо с облаками,
Бесцветное — как жизни путь,
Где упований нет пред нами,
Былое не волнует грудь,
И люди те ж — смешные люди!
Их встрече будешь ты не рад,
Не прижимай их к пылкой груди,
Отскочишь с ужасом назад.
Ты глас любви подашь собрату,
Ответа нет на голос твой,
И сердце каждый раз утрату
С слезой в дневник запишет свой.
Так полный жиэнию цветок
И горд и пышен средь полей,
Но дунул ветер, и листок
Упал на землю — и на ней,
Что день — то новою грозою
Лишен листка увялый цвет,
И обнаженной головою
Считает, скольких листьев нет.

Бог весть, не втуне ли скитался
В чужих странах я много лет!
Мой черный день не разгулялся,
Мне утешенья нет как нет.
Печальный, трепетный и томный
Назад, в отеческий мой дом,
Спешу, как птица в куст укромный
Спешит, забитая дождем.

Ты здесь, ты ходишь, ты жив.
А ветер Москву качает,
за каменные плечи схватив…
Ты здесь, ты ходишь, ты жив,
я часто тебя встречаю.

Неровен, подкошен шаг,
как сердце стучит нестерпимо!
Мы часто встречаемся так:
два шага назад и шаг
вперёд, кивок — и мимо.

1953

Как жаль, что тем, чем стало для меня
твое существование, не стало
мое существование для тебя.
… В который раз на старом пустыре
я запускаю в проволочный космос
свой медный грош, увенчанный гербом,
в отчаянной попытке возвеличить
момент соединения… Увы,
тому, кто не умеет заменить
собой весь мир, обычно остается
крутить щербатый телефонный диск,
как стол на спиритическом сеансе,
покуда призрак не ответит эхом
последним воплям зуммера в ночи.

О полночи с постели
Молиться ты сошла.
Лампады пламенели,
В углах дрожала мгла.
И ангел легкокрылый
С таинственной судьбой,
Неведомою силой
Повеял над тобой.
Склонила ты колени,
И ангел осенил
Тоскующие тени
Отрадной сенью крыл.

Солнце село. Как статуи,
задумчивы деревья.
Хлеб скошен.
Тока опустели.
Они печальны безмерно.

Облаял пес деревенский
все вечернее небо.
Оно — как пред поцелуем,
и яблоком в нем — Венера.

Москиты — росы пегасы —
летают. Стихли ветры.
Гигантская Пенелопа
ткет ясную ночь из света.

«Спите! Ведь волки близко», —
ягнятам овечка блеет.
«Подружки, неужто осень?» —
цветок поверить не смеет.

Вот-вот пастухи со стадами
придут из далеких ущелий,
и дети будут резвиться
у двери старой таверны,
и наизусть будут петься
заученные домами
любовные куплеты.

Замолкнул буйный ветр, и хладный дождь пресекся,
И неба весь обзор лучами вновь облекся,
И солнцем озарен холм влажный засверкал,
И быстрый водопад, стесненный между скал,
То, пенясь, роется в глубокие стремнины,
То, укротясь, журчит в излучинах долины.
Ручей! шум вод твоих прельщает барда слух;
Но более еще пленяется мой дух,
Когда певец Альпин, годами убеленный,
Возвысит в честь бойцам свой голос вдохновенный.
О старец! отвечай: чей горестный урон
В пустыне чествует твой сладкий сердцу стон?
Так стонет ветр в лесу дремучем и дебристом,
Так стонет вал седой при бреге каменистом.

1821

Всe лишь на миг, что людьми создается.
Блекнет восторг новизны,
Но неизменной, как грусть, остается
Связь через сны.

Успокоенье… Забыть бы… Уснуть бы…
Сладость опущенных век…
Сны открывают грядущего судьбы,
Вяжут навек.

Всe мне, что бы ни думал украдкой,
Ясно, как чистый кристалл.
Нас неразрывной и вечной загадкой
Сон сочетал.

Я не молю: «О, Господь, уничтожи
Муку грядущего дня!»
Нет, я молю: «О пошли ему. Боже,
Сон про меня!»

Пусть я при встрече с тобою бледнею,
Как эти встречи грустны!
Тайна одна. Мы бессильны пред нею:
Связь через сны.

Куклы вальс танцуют старый,
Пара кружится за парой,
А юла, юла, юла
Пары так и не нашла.

Кто с юлой подружится,
Тот совсем закружится.

В.и. И а.м.

Правда ль, отчую весть мне прислал отец,
Наложив печать горения?
О, как страшно приять золотой венец,
Трепеща прикосновения!
Если подан мне знак, что я — дочь царя,
Ничего, что опоздала я?
Что раскинулся пир, хрусталем горя,
И я сама усталая.
Разойдутся потом, при ночном огне,
Все чужие и богатые…
Я останусь ли с ним? Отвечайте мне,
Лучезарные вожатые!

Февраль 1908

Было утром тихо в доме,
Я писала на ладони
Имя мамино.

Не в тетрадке, на листке,
Не на стенке каменной,
Я писала на руке
Имя мамино.

Было утром тихо в доме,
Стало шумно среди дня.
— Что ты спрятала в ладони? —
Стали спрашивать меня.

Я ладонь разжала:
Счастье я держала.

П.И. Астрову

На дворе с недавних пор
В услуженье ты у прачки.
День-деньской свожу на двор
Кирпичи для стройки в тачке.
День-деньской колю дрова,
Отогнав тревогу.
Все мудреные слова
Позабыл, ей-богу!
От зари до поздних рос
Труд мой легок и налажен.
Вот согнулся я, и тес
Под рубанком срезан, сглажен.
Вдоль бревна скользит рубанок,
Завивая стружки.
Там в окне я из-за банок
Вижу взгляд подружки.
Там глядишь ты из угла
На зеленые березки…
С легким присвистом пила,
Накалясь, вопьется в доски.
Растяжелым утюгом
Обжигаешься и гладишь.
Жарким, летним вечерком
Песенку наладишь: —
Подхвачу… Так четко бьет
Молоток мой по стамеске:
То взлетит, то упадет,
Проблистав в вечернем блеске.

Ефремов

Медленно урна пустая,
Вращаясь над тусклой поляной,
Сеет, надменно мерцая,
Туманы в лазури ледяной.

Тянет, чарует и манит —
Непонят, невынут, нетронут —
Жребий,-- и небо обманет,
И взоры в возможном потонут.

Что расскажу я о вечных,
Заочных, заоблачных странах:
Весь я в порывах конечных,
В соблазнах, изменах и ранах.

Выбор мой труден и беден.
И тусклый простор безучастен.
Стыну — и взор мой победен.
И круг мой обыденный страстен.

11 февраля 1911

Bc. Мейерхольду

Улыбнется Ведьма Элегическая
Шакалом Проспектных снов.
Перебираются на небо вывески Венерические
По плечам Растущих Дворцов.

Обезьянье в капули собрано
И причесан, надушен Дух.
Остаток
Когтей в Перчаттах —
Притаился — Потух.

Расстегните Шокирующую Кнопку
И садитесь в Аэро-кеб.
Я промчу Вас Мудрою Тропкой
В республику Покоренных Амеб.

1913

Необходимость или разум
Повелевает на земле —
Но человек чертит алмазом
Как на податливом стекле:

Оркестр торжественный настройте,
Стихии верные рабы,
Шумите листья, ветры пойте —
Я не хочу моей судьбы.

И необузданным пэанам
Храм уступают мудрецы,
Когда неистовым тимпаном
Играют пьяные жрецы.

И, как ее ни называйте
И, для гаданий и волшбы,
Ее лица ни покрывайте —
Я не хочу моей судьбы.

1910

Есть что-то грустное и в розовом рассвете,
И в звуках смеха, тонущих вдали.
И кроется печаль в роскошно-знойном лете,
В уборе царственном земли.

И в рокот соловья вторгаются рыданья,
Как скорбный стон надорванной струны.
Есть что-то грустное и в радости свиданья,
И в лучших снах обманчивой весны.

Страшный суд не будет похож
на народный и на верховный.
Род людской, дурной и греховный,
он, возможно, не вгонит в дрожь.

Может быть, бедный род людской
отбоярится, отопрется,
откричится и отоврется
и тихонько уйдет на покой.

А покой — это вам не рай,
это вам не поповский фетиш,
где что хочешь, то выбирай,
куда хочешь, туда и поедешь.

Страшный суд не имеет средств,
чтоб взвалить на себя этот крест
устроения рода людского.
Он поступит иначе. Толково.

Словно бедного профсоюза
в доме отдыха, он разрешит
самые неотложные узы
и в округе гулять разрешит.

И трехразовым он питанием
обеспечит, постельным бельем
и культмассовым воспитанием.
Вот и весь возможный объем

благ. А более даже странно
ждать от тех роковых минут.
Потому что он все-таки Страшный,
не какой-нибудь, суд!

Прекрасный взор мне говорил, казалось:
«Меня ты больше не увидишь тут,
Как вдалеке твои шаги замрут, —
Смотри, чтоб сердце после не терзалось».

Предчувствие, зачем ты отказалось
Поверить, что мучения грядут?
Значение прощальных тех минут
Не сразу, не тогда, потом сказалось.

Ее глаза безмолвные рекли
Моим: «Друзья, которых столько лет
Мы были вожделенное зерцало,

Нас небо ждет — совсем не рано, нет! —
Мы вечную свободу обрели,
А вам, несчастным, жить еще немало».

Что такое вы поете,
Птички маленькие, мне?
Или вы меня зовете
В гости к радостной весне?

Полно вам сидеть в неволе!
Полетите счастье петь!
След любви за вами в поле;
Вслед и я пущусь лететь.

Уж на ветви зыблясь, нежный
В поле Флору ждет Зефир;
Некой радостью мятежной
Ожил весь любовный мир.

Уж спешит пастушка страстна
Встретить весну в мягкий луг:
Ах! постой, весна прекрасна!
Ждет меня мой милый друг.

Сердце трепетным биеньем
Измеряет каждый миг
И с сердечным восхищеньем
Ждет с тобой нас обоих.

1787

У тебя ли моя загостилась душа.
Стану кликать: «Вернись!
Ну, зачем ты ушла?
Что ты бродишь, постой!
В пустоте и в дыму,
Став покорной такой,
Не нужна ты ему».

И вернулась ко мне,
Завернулась в тряпье.
Отвернулась к стене.
Вот такое житье…

Зима идёт своим порядком —
Опять снежок. Еще должок.
И гадко в этом мире гадком
Жевать вчерашний пирожок.

И в этом мире слишком узком,
Где все потеря и урон
Считать себя, с чего-то, русским,
Читать стихи, считать ворон.

Разнежась, радоваться маю,
Когда растаяла зима…
О, Господи, не понимаю,
Как все мы, не сойдя с ума,

Встаем-ложимся, щеки бреем,
Гуляем или пьем-едим,
О прошлом-будущем жалеем,
А душу все не продадим.

Вот эту вянущую душку —
За гривенник, копейку, грош.
Дороговато?- За полушку.
Бери бесплатно!- Не берешь?

Прощай, Ра!
— Солнцу.
Прощай, Ра!
— Рахили.
Потемнело крошка-оконце
— Щель в могиле.
Стемнело…
А солнце… о, солнце!.. а жизнь оживела
— В весеннем пуху.
Весна наверху.
Весна…
Я чую: немеет, немеет десная.
Прощайте, Надежда —
Надежде,
(как прежде)
Урод умирающий, нежный невежда,
У которого сгнила вся одежда.

1914

Я пришла к дверям твоим…
Валерий Брюсов

Она в мои стучалась двери,
Но я дверей не отворял.
Она ждала в упорной вере, —
Бесстрастно я не доверял.
И слыша стуки, мысля злобно,
Я ликовал, как вечный зверь.
Она звала, любви подобна,
Она ко мне врывалась в дверь.
— Впусти меня, — она кричала, —
Я жизнь несу тебе: впусти!
Ей только эхо отвечало, —
Я не хотел себя спасти.
Я не хотел вернуть потери,
Как в шторм не хочет челн ветрил…
Она мне жизнь бросала в двери,
А я ей смерть не отворил!

Июль
Мыза Ивановка

На каждый день творенья ушли века.
А этот век пришелся на день восьмой,
В который отдыхает, наверняка,
Господь, устав возиться с дурной землей, —
Потоп, землетрясенье, пожар, разбой!

Воздушное пространство окутал смог,
Кровь запятнала реки, а нефть — моря.
Неужто так устал ты, всесильный Бог
Иль на другой планете, семь дней творя,
Нас от творящей мышцы своей отторг?

Болит от мыслей темя, душа — от слов,
Для опыта опасен учет причин:
Пересчитать причины своих грехов
Не хватит нам ни пальцев и ни седин.
День догорел, как свечка, и был таков.

23 июня 2006 г.

Сердце, сердце, что случилось,
Что смутило жизнь твою?
Жизнью новой ты забилось,
Я тебя не узнаю.
Все прошло, чем ты пылало,
Что любило и желало,
Весь покой, любовь к труду,-
Как попало ты в беду?

Беспредельной, мощной силой
Этой юной красоты,
Этой женственностью милой
Пленено до гроба ты.
И возможна ли измена?
Как бежать, уйти из плена,
Волю, крылья обрести?
К ней приводят все пути.

Ах, смотрите, ах, спасите,-
Вкруг плутовки, сам не свой,
На чудесной, тонкой нити
Я пляшу, едва живой.
Жить в плену, в волшебной клетке,
Быть под башмачком кокетки,-
Как такой позор снести?
Ах, пусти, любовь, пусти!

_Перевод В. Левика.

1775

Я пробудился в девять двадцать,
сказав себе: «Пора вставать!»
Поел и вышел прогуляться
примерно в десять сорок пять.
Пешком по Невскому я влекся,
порхало солнце надо мной.
В двенадцать десять я увлекся
красивой женщиной одной.
Пошел за нею. Вдохновенье
снедало грудь. Глаза зажглись.
И – о волшебное мгновенье! –
в семнадцать тридцать мы сошлись
у гастронома. Так ранима
была душа на склоне дня!..
Она прошла с улыбкой мимо
и не заметила меня.
Пришел домой я, дверью хлопнул
и понял, севши на диван,
что я, дурак, весь день ухлопал
на изнурительный роман.

1979

Нависнет ли пламенный зной
Иль, пенясь, расходятся волны,
Два паруса лодки одной,
Одним и дыханьем мы полны.

Нам буря желанья слила,
Мы свиты безумными снами,
Но молча судьба между нами
Черту навсегда провела.

И в ночи беззвездного юга,
Когда так привольно-темно,
Сгорая, коснуться друг друга
Одним парусам не дано…

1904